Ярче, чем солнце - Страница 77

Дилан знал: не стоит впускать в себя подобные мысли, а особенно — чувства, его не должна волновать участь этой семьи. И все же он думал о Далтонах, думал и тогда, и сейчас, сидя на скамейке и держа на коленях сына. Он чувствовал, что ему будет нелегко навестить Кермита, да и тому визит былого соперника наверняка причинит только боль. И все-таки Кермит приходил к нему, когда он был ранен, и даже пытался утешить. Значит, и он, Дилан Макдафф, должен сделать то же самое.

Миссис Мерфи постаралась поскорее сбыть Миранду с рук ее будущей начальнице, мисс Каппи. Та отвела молодую женщину к шкафчику и сказала, что здесь она может оставить свои вещи, а позже ей выдадут форму.

Цех был большим, и в нем скопилось не менее сотни коробок. Примерно столько же женщин в голубой форме, на первый взгляд, неотличимых друг от друга, укладывало в коробки печенье и галеты. Здесь стоял приятный запах, однако от цементного пола исходил леденящий холод.

Миранде почудилось, будто она находится в самом низу гигантской пирамиды, наверху которой сидит Дилан с его нынешним уверенным и независимым видом, хотя на самом деле правление размещалось далеко отсюда, в другом крыле, к тому же на первом этаже.

Идя к своему рабочему месту вслед за мисс Каппи, Миранда исподволь разглядывала тех, среди кого ей предстояло проводить большую часть дня. Она бы не выбрала себе в подруги никого из них. Эти женщины были примитивными созданиями, которым все равно, как они выглядят, чьи интересы не простираются дальше скучных бытовых проблем и пошлых будничных мелочей.

Миранда наивно полагала, что благодаря своей смекалке она окажется в числе первых, но это оказалось не так. Ее без конца подгоняли, причем порой бесцеремонно и грубо. Работа напоминала утомительную гимнастику, а каждый час был подобен веку.

Однообразие сводило с ума; казалось, этому не будет ни конца ни края. Наконец раздался звонок, и девушки оставили работу. Наступил обеденный перерыв. Во всей этой нервотрепке и толкотне Миранда совсем позабыла о еде. Впрочем, она ничего с собой не взяла и потому угрюмо проследовала к своему шкафчику.

Когда какая-то девушка, видя, что новенькая сидит с пустыми руками, предложила поделиться с ней бутербродами, Миранда холодно отказалась. И тут же поняла, что отныне ей придется съедать свой обед в одиночестве.

Она подумала, не сбежать ли отсюда, пока не поздно, но потом решила остаться. Похоже, ей не найти ничего лучшего. И потом, разница заключалась в том, что на другой фабрике хозяин был бы для нее неким безликим существом, а здесь она знала, что это — Дилан. На первый взгляд, в этом таилось изощренное унижение, но с другой стороны, она не могла поверить в то, что Дилан способен о ней забыть. Надо дать ему время насладиться местью. После он все равно позовет ее к себе.

Открывая дверь своей квартиры, Миранда пребывала в величайшем душевном упадке и вместе с тем — в крайнем раздражении. Она была голодна и смертельно устала.

В комнате плохо пахло, и она с грохотом распахнула окна. Кермит молча смотрел на нее с кровати, словно узник из-за решетки.

— Что с работой? — спросил он жену.

— Нашла.

— Где?

Чуть подумав, Миранда решила не открывать ему правды.

— На одной из фабрик. Платят мало, но все лучше, чем сидеть дома!

«Рядом со мной», — подумал Кермит.

Миранда занялась своими делами, не обращая ни малейшего внимания на мужа. Кермит знал, что до него дело дойдет в последнюю очередь. Он мог сколько угодно исходить криками и стонами, страдая от внутреннего удушья, вызванного унижением и бессилием, все было без толку, потому он молчал.

Сейчас существование Кермита скрашивала только Мойра, полная беззаветной детской любви. Он не мог дождаться, когда жена приведет ребенка от Хлои.

Миранда, отнюдь не стремившаяся да и не умевшая общаться с дочерью, охотно спихивала ее на Кермита. Он или читал ей книжки, или они играли в какие-нибудь простенькие игры.

Кермит никогда не думал, что так полюбит этого ребенка. Он выбросил из головы мысли о возможной неверности Миранды и сомнения в своем отцовстве, ибо отныне это не имело никакого значения.

Теперь Миранда надолго оставляла его одного, и он много спал, а когда начинал просыпаться, перед ним, на границе реальности и видений, представали все те радости жизни, что ушли от него навсегда, после чего он иногда ощущал на своем лице следы слез. Сейчас Кермит с тоской вспоминал даже войну, где он был здоров, силен и, как ни странно, полон надежд.

Однажды, когда он открыл глаза, перед ним сидел Дилан Макдафф. Хлоя, которая, очевидно, привела его в комнату, закрывала за собой дверь.

— Привет, — тихо произнес Дилан.

Кермит хотел спросить, зачем он пришел, но потом передумал.

— Здравствуй. Думаю, тебе есть чему порадоваться.

— О чем ты, Кермит?

— Как будто не знаешь! Мы с тобой никогда не дружили, больше того — ненавидели друг друга.

В глазах Дилана появилось свойственное ему далекое выражение. Он словно заглядывал в свои собственные глубины.

— Это ты меня ненавидел. Впрочем, сейчас это неважно. Я не забыл, что ты спас мне жизнь.

Кермит не сдержал усмешку.

— А ты помнишь слова, которые я сказал тебе в тот день?

— Нет, — твердо произнес Дилан, — не помню. Тогда я испытывал слишком сильную боль, чтобы что-то соображать. Но даже если ты сказал обо мне что-то дурное, не сомневаюсь, что в том была доля правды.

— Знаешь, — промолвил Кермит, — на войне есть один железный закон: там нельзя думать. То есть можно и нужно, но только по делу. Вот почему солдат всегда должен быть чем-то занят. Для того и существуют дисциплина и приказы. Никаких размышлений и рассуждений на отвлеченные темы, ибо это — гибель. Но теперь, когда мне нечего делать, я постоянно думаю. В том числе и о том, что ты всегда умудрялся быть выше многих вещей, которые способны утопить человека: несчастья, разочарований, предательства и… денег. Недаром говорят: когда человек слишком долго смотрит на солнце, он слепнет, когда он постоянно видит перед собой золото, то тоже теряет зрение, утрачивает способность видеть вещи в реальном свете. Но ты не утонул и не ослеп.