Ярче, чем солнце - Страница 88

Сейчас она сидела на полу, где разложила рисунки мужа. Нелл всегда нравилось, как Дилан использует детали. На фоне серо-белой зимы он мог нарисовать яркие кисти рябин, а по контрасту со спокойной заводью изобразить полные непередаваемой мощи контуры военного корабля.

— Мне кажется, надо взять эти и эти, словом… все.

Дилан рассмеялся. Несколько дней назад он получил письмо из Торонто, от владельца одной из художественных галерей, в котором тот предлагал ему приехать вместе со своими работами.

— Откуда он обо мне узнал? Ведь я не профессиональный художник! — изумился Дилан, прочитав письмо жене. — На конверте нет подробного адреса, указан только город, название фабрики и мое имя. Но письмо, конечно, дошло.

— Помнишь, ты выставлял свои работы в зале Сити-Холл? Могли найтись люди, которые списались с хозяином галереи, — предположила Нелл.

— Едва ли. Там не было никого, кто бы всерьез интересовался живописью или что-либо в ней понимал. Эти картины понравились им лишь потому, что на них был изображен Галифакс.

— Полагаю, они понравились бы не только им, — задумчиво произнесла Нелл.

— Ты же знаешь, я рисую не для публики, а лишь для себя.

— Да, но если выпадает возможность показать свое искусство людям, почему бы не воспользоваться этим?

— Хорошо. Только ты, Ред и Аннели отправитесь вместе со мной. Вы сто лет никуда не ездили, и вам будет полезно немного развлечься. — Он вздохнул. — Я много раз думал о поездке за границу, но все как-то не складывалось. Фабрика, то одно, то другое…

— Знаешь, — промолвила Нелл, — я слишком сильно люблю Галифакс. Чтобы почувствовать себя счастливой, мне не нужно куда-то уезжать.

— Галифакс — маленький город.

— Но явно не меньше того счастья, которое я в нем нашла, — сказала Нелл, и они с Диланом улыбнулись друг другу.

Аннели пришла в восторг от этой идеи. Она побывала в Торонто всего однажды, восемь лет назад, и теперь не чаяла увидеть город другими глазами.

И вот они сидели в вагоне, глядя на пролетающий мимо пейзаж. Аннели и Ред оживленно болтали, Нелл лишь изредка вставляла какое-то слово, а Дилан и вовсе о чем-то задумался, глядя на быстро чернеющее сапфировое небо, и, судя по выражению его лица, эти мысли не были гнетущими или печальными.

Очутившись в Торонто, он ощутил почти физическое блаженство. Все-таки Дилан любил этот город за его чуть старомодную элегантность, не раздражающую, а, напротив, немного трогательную чопорность. Он собирался позвонить мистеру Олдриджу из отеля и договориться о встрече.

Хозяин галереи предложил увидеться в известном ресторане, и Дилан отправился туда один, а Нелл, Аннели и Ред в это время гуляли по городу. Малколм Олдридж оказался располагающим к себе человеком лет пятидесяти с хвостиком. Хотя он держался по-деловому, кое-что выдавало в нем человека из мира богемы: артистически небрежно повязанный галстук, блестящие лаковые туфли, крупный перстень на пальце.

Заказав коньяк и легкую закуску, они немного поговорили о том о сем, а потом Олдридж предложил Дилану показать работы.

Когда тот раскрывал папку, у него предательски дрожали пальцы. Он не ожидал от себя такого волнения. Ему казалось, он находится на экзамене, на самом важном экзамене в своей жизни. Внезапно Дилану захотелось, чтобы рядом очутилась Нелл и крепко взяла его за руку, хотя… Да, жена считала его талантливым, но ей нравилось все, что он делал.

Олдридж просматривал рисунки, порой бегло, иногда — пристально вглядываясь. Однако Дилан не замечал ни оживления в выражении его лица, ни блеска в глазах.

— Вы где-то учились, мистер Макдафф?

— К сожалению, нет. Мой отец был против того, чтобы я получил художественное образование.

— А что вы окончили?

— Университет Торонто.

— Вот откуда вы знаете город! И что же вы изучали?

— Экономику.

— Вы хорошо учились?

Дилан удивился. К чему эти расспросы? Олдридж напоминал врача, готовящего пациента к сообщению о неутешительном диагнозе. Дилан знал, что Нелл будет расстроена. А он сам? Может, когда-то он и мечтал стать художником, но жизнь изменила его планы.

— Да, хорошо. Но не потому, что у меня были способности. Я просто старался.

— А душу выражали в рисунках?

— Я пытался.

Малколм Олдридж откинулся на спинку стула.

— Вам это удалось. По вашим рисункам можно проследить вашу жизнь.

— Да, я делал это для себя. То, что я рисовал до взрыва, уцелело чудом.

— Вы сможете рассказать об этом прессе?

Дилан слегка растерялся.

— Зачем?

— Пара заметок в газете не помешает. Такая тема непременно привлечет интерес к выставке.

— Выставке?

— Да, если вы не против. Может, вам и не хватает мастерства в общепринятом смысле, но у ваших работ великолепная энергетика. Я хорошо помню фотографии разрушенного Галифакса, они впечатляют, но ваши картины… у меня просто нет слов! Самая удачная и сильная из них, на мой взгляд, вот эта — с рыжей девушкой.

— Благодарю вас. Это моя жена. А как вам другие рисунки?

— Ранние полны юношеского света; выполненные после того, как город начали восстанавливать, — ностальгии, а последние, с загородными пейзажами, или спокойны, или порой чуть тревожны, но неизменно глубоки. Мистер Макдафф, давайте встретимся в моей галерее через пару дней и обсудим все условия и детали. Вы приехали с супругой?

— Да.

— Тогда приходите вместе. А я представлю вам свою жену.

В отеле Нелл, Аннели и Ред забросали Дилана вопросами. Они были возбуждены и счастливы. О нем напишут в газетах! Его талант наверняка будет признан! В этом вихре новизны и восторга Дилан совершенно забыл, о чем собирался спросить Малколма Олдриджа в первую очередь: откуда тот узнал о нем и его картинах?